Форум » Евгений Редько на экране и на сцене » Вишневый сад » Ответить

Вишневый сад

nedagna: давайте не будем забывать о таком хорошем спектакле!!! =)

Ответов - 72, стр: 1 2 3 All

Обыкновенная: Haker , спасибо. Жаль, они песню на части разбили...

Аксинья: И ведущая еще очень странная. Особенно, когда поет))) Вообще, она там лишняя)))

Конфетка: Согласна!! Ведущая как-то не очень в тему Мне кажется если бы дали просто выдержки из спектакля и комментарии актёров - получилось бы просто блестяще;)


Мася: Понравилось [BR]http://shosty-fan.livejournal.com/34836.html Постановка «Сад» становится автопортретом очередного садовника: коварная пьеса. Якобы комедия. Все в ней милые придурки, все друг друга любят и под конец навсегда расстаются: одни – просрав (пардон) то, что называли своим счастьем, другой – под корень вырубив сад, «прекрасней которого ничего нет на свете». Куда как умно и логично! Когда автор текста до такой степени не желает подсказывать, любая интерпретация выдаёт интерпретатора с головой. В РАМТе нелогичные люди располагаются прямо перед смотрящим, в шаге от него – забирают зрителей к себе на сцену, в свой дом, почти в свою семью. Первое, что замечаешь на таком расстоянии: Бородин и Бенедиктов любят своих актёров, как талантливый ребёнок любит свои игрушки. Он знает: они живы. Способные к жизни, они оживают благодаря ему. – Бережно, тщательно один готовит им подходящий домик, а другой расставляет их внутри, водит туда-сюда, любуясь на их миниатюрность, благородство, тихую осмысленность. Смотришь вблизи на актёров и убеждаешься, что они все, так или иначе, выращены одним художником. Самая их миниатюрность и ладность, интеллигентность, красота движений, их умение в любой миг заплакать настоящими слезами, их согласованность, связность говорят, что это куклы из одного ящика: бородинского. (Но в прошлом сезоне, правду сказать, главреж скроил рожу Карабаса-Барабаса и устроил им… Бородино. Премьерное побоище. Опыт показывает, что в таких испытаниях уцелевают лишь халтурщики, а добросовестные ложатся костьми.) Виден единый стиль: здесь он проступает до конца, и это… как бы сказать? из глубины идущий, давно вызревший стиль, который ты можешь одобрять или нет, но не уважать не можешь: он не надуман. Не условность, а правда чьей-то натуры. Бородин создаёт кусочек жизни со своим ландшафтом, своими обыкновениями. Об этом я думала уже в школе: чем отличается искусство от изделий, которые на него похожи по конструкции, которым приписывается то же назначение? Очевидно, этим: следом присутствия в воздухе, единым оттенком освещения, модусом, наклонением, налётом, привкусом, предчувствием – эфемерным и несомненным указанием на откровение, до которого здесь остался шаг. Всё. Других критериев нет. Нечто в воздухе, обнаруживающее близость точно очерченной и при этом бездонной истины, вот что делает произведение художественным. Чтобы устроить ей площадку для взаимодействия с нами, вовсе не обязательно шуметь и разбрасываться направо и налево ярким; скорее, этой деятельностью смысл можно спугнуть. Тот, кто работает на одобрение зала и хорошие рецензии, не боится такого исхода, потому что истина для него не на первом месте (которое занимает эффект). Но до сих пор бывают, как выяснилось, люди, которым важней вырастить подходящее вместилище для откровения, чем получить пять с плюсом – от кого бы то ни было. Не оглядывается на чужие мнения тот, кто знает, что сейчас делает именно то, что необходимо. Семейная жизнь :-) Маленькая площадка (место действия) семейной жизни, в которую собраны… уж кто в неё волею судеб попал: кровные родственники, приёмыши, соседи – да хоть лакеи, да хоть случайный наглый попрошайка с просёлка. Семья. Это становится очевидным, когда на прогулке все, уминая друг друга, усаживаются на телеге: в тесноте, да не в обиде. Умные, глупые, практичные, раззявы, старый да малый; даже в нескладности этой жизни, в самом её разорении под конец остаётся тихое предчувствие лучшего. Почему? Кто знает. Хоть бы, например, потому, что каждый из них ещё человек, ещё чувствует своё особое внутреннее устройство, не устал и не отказался от него, а значит, в самом деле сохраняет возможность где-нибудь вырастить однажды новый вишнёвый сад. По этой же причине даже после катастрофы никто ни с кем не порывает. Удерживавший их вместе сад упразднён, его обитатели вынуждены разъехаться; но в постановке от начала к концу действия даже нарастают маленькие дополнительные связи. Члены Семьи конфликтуют снаружи, а внутри рефлекторно и неутомимо, как растение нащупывает свет, воду, почву, тянут друг к другу нити симпатии. Когда Раневская (Гребенщикова) наезжает на Петю Трофимова (Красилов), это всего только выплеск: мало ли, что ляпнешь, когда нервы разгулялись! В её отповеди даже не предполагается резон. Требовала у Пети утешительной лжи, а это не его амплуа, с тем же успехом она могла подоить курицу. Он не вышел за свои рамки, как она и все прочие, как вообще у пессимиста Чехова никто, никогда, хоть под дулом пистолета, не выходит за свои рамки (а порой один шаг на волю стал бы спасением); ну, и напустилась на него, чтоб хоть так разрядиться. В постановке Бородина у каждого персонажа видна солидная, качественная душевная основа, ущербных нет; единственная причина, почему они все недотёпы – инертность: остаются при своём, даже когда для их же благополучия необходимо понять и / или сделать нечто новое. Так что и упёртый вечный студент под плёнкой нудных умозрений скрывает подлинный резон, а не собственную несостоятельность. Не так глуп тезис, что свобода наступает, когда отдаёшь материальные блага и перестаёшь за них бороться. Как-нибудь проживёшь, ведь и Симеонов-Пищик, полагаясь на судьбу, до сих пор не разорился: так называемый случай всегда принесёт необходимое; а лишнего следует избегать. У Пети, казалось бы, живущего согласно теории, скорей теория удачно приклеилась на душевный склад и устремления, удачно оформила их, создав приемлемую для общества вывеску, чем душа стушевалась перед теорией. Поэтому Аня (Семёнова) отличает его не зря. Поэтому логично, что именно он в конце даёт определение Лопахину: мол, я-то знаю, сколько в тебе хорошего. И зритель соглашается, потому что петины слова называют уже виденное. Этот Лопахин (Исаев), действительно, и крестьянин настоящий, и благородно устроенный человек; одно другому не противоречит. В постановке Бородина вырубка сада печалит, но не представляется катастрофой: победил не сильнейший, а лучший. Победил, не желая побеждать, после того, как не вняли его мольбам и советам те, кому он хотел отдать выигрыш. И если приходится напоминать ему, что с вырубкой следует повременить, пока Раневская не уехала, то не из-за его чёрствости или бестактности, а потому, что у него голова идёт кругом. Он прямо пьян от подтекста своего приобретения, и так понятно, что он не был готов к такому взлёту. Может быть, этот Лопахин лучше, чем был задуман, но сил размышлять об этом нет... Кто сейчас хихикнул, пусть сходит, глянет на Исаева в этой роли, а потом попробует повыё... высокоумно порассуждать. Благодать судить невозможно: встретил её – и спасибо. Раневская (Гребенщикова) повергла меня в смятение по прямо противоположной причине. Сын утонул, любимый человек изрядное барахло, деньги кончаются, родной дом под угрозой… И вот худшее свершилось. Она плачет на расстоянии вытянутой руки от меня, а я ничего не чувствую. Вполне отдаю себе отчёт, каково ей приходится. Вижу: слёзы настоящие. Вижу, что в этот момент здесь нет актрисы имярек, а есть именно Раневская. И не чувствую ни хрена! Дико. Так задумано? В любом случае, к моменту, когда настал чёрный миг её судьбы, мне уже показали достаточно. Именно показали, потому что текст оставляет возможность жалости. Странное впечатление: безучастная судьба отняла последнее у безучастного человека. Почему-то во время спектакля даже то, что должно работать на Раневскую, выдавало в ней мелководье, отсутствие... коммуникации, скажем, вплоть до вещности. В неё ничто до конца не проникает, из неё ничто существенное не выходит к нам: места внутри маловато. Дверь открылась, а за ней сразу противоположная стенка, в двух шагах. Все проявления участия у Раневской казались условным рефлексом: чужая радость и беда остаётся чужой, их внешние проявления – сигнал, на который она реагирует, как подобает хорошим девочкам. Без натуги, легко, естественно. – Именно что легко. Не берёт в голову. «Лёгкий человек». Наоборот, надрывная, не вылезающая из готовности к худшему Варя (Низина) симпатична вопреки своему настрою, и когда она ошибкой как следует приложила жениха по лбу, собственными нервами ощущаешь разгрузку: хоть так отвела душу. Да, навредила себе, осложнила и без того сомнительные отношения – но хоть разрядилась. Фу-ты, как хорошо. Когда Лопахин говорит: ключи бросила, хочет показать, что она тут больше не хозяйка… – получается объяснение только что рассказанного анекдота. Варин жест нельзя было истолковать иначе. Сама её цельность, полнота проживания каждого момента располагает, и вот вам ещё один симпатичный персонаж. И т. д., а уж Симеонов-Пищик (Гришечкин) – просто солнышко. Легенда о его происхождении от лошади кажется не дикой, а естественной: он – кусочек стихии, почему-то облекшийся в человеческую форму. И тихо подсказывает нам, что природа всё исцеляет, что главное – встроиться в её целительное течение, тогда собственная бренность перестанет тебя тяготить. Даже скверный-неверный любовник Дуни (Морозов), и тот как бы не сволочь – просто не берёт в голову, подражая Раневской. Никому не желает зла. Удаляется, так сказать, разбрасывая воздушные поцелуи, в духе народной песни: «Кому должна я, я всем прощаю…» В самом деле, чего нам всем от него нужно? Он красив, как куколка, мы на него полюбовались и должны теперь сказать спасибо! Дуняша (Матюхова) – киндерсюрприз. Не врёт и даже не преувеличивает: да, нежная! Лесная фиалка. Страшно прикоснуться. – Как вдруг воплощённая нежность и тонкость впивается в Яшу клещом и принимается валять его по полу в долгоиграющем поцелуе: нещадно, самозабвенно. Откуда что берётся! Получается, он закуривает, освободившись, не из цинизма, а чтоб успокоиться после опасного нападения. Выходит, в его сентенции есть доля правды: если девушка вот этак любит, она и впрямь безнравственная. Похоже распределяются роли в дуэте вечного студента и барской дочки: после пламенного спича Пети на телеге Аня берёт инициативу в свои руки, тут-то всё и налаживается. В конце зритель уверен, что Петя и Аня поженятся. Так что дело не в инициативе, а в том, кого и как любить. Если Яшу и этак вот «нежно», останешься с печальным воспоминанием и эпитетом «огурчик»; если Петю и так… то резво, то вдумчиво, как Аня, получится прекрасная семья. Единственный монстр постановки – Епиходов (Редько), но и он безвреден, точнее, вредит одному себе; и даже у него есть миг просветления, когда он с детски-наглым видом распевает «любила я, страдала я…», показывая, каким образом даже он, всё-таки, мог бы быть счастлив. Подобно прочим членам Семьи, он содержит залог счастья: кусочек подлинности. Где-нибудь, когда-нибудь каждый из них способен вырастить новый сад. Но ясно, что сделают это далеко не все. Меньшинство. Если вообще кто-то сделает. Что именно мешает каждому из них, вопрос вне компетенции автора пьесы и режиссёра. Над этим приходится думать самостоятельно. И этот вопрос гораздо существенней вырубки сада. Фирс (Лученко) в этой постановке солиден и одет по-господски, у него даже цепочка от часов бежит по жилету. Он представителен, основателен, почтенен. Это не убогий забитый крепостной, а верховный распорядитель здешней жизни. Но его забыли! – Вот этого, значимого донельзя, этот центр тяжести, этого genium loci забыли, словно зонтик или петькины калоши. И он не делает из этого трагедии, а говорит, задрёмывая на стуле, самому себе то, что часто повторял другим слугам: недотёпа. Не есть ли Фирс тут единственный зрелый, заслуживающий уважения человек? До конца взрослый. Даже Лопахин сходит с катушек, осознав себя владельцем заветного сада – у него крыша едет, а когда надо объясниться с Варей, он безнадежно теряется: теряет себя – прокол, провал, полное бессилие, падение в небытие, словно кошмар, когда сердце барахлит (как не вспомнить Пессоа: “Quem quer dizer quanto sente Fica sem alma nei fala, Fica sò, inteiramente”). Один Фирс всё время действует и говорит, как заботливый дедушка многочисленных несовершеннолетних внуков, и, обнаружив, что его забыли в запертом доме, сохраняет самообладание, оборотная сторона которого – невысокое мнение о господах. Если бы он считал их разумными существами, он бы огорчился. От кого в принципе ждут чего-то зрелого и достойного, на того могут и обидеться. Фирс знает, с кем имеет дело. И когда он засыпает вечным сном, упрекнув одного себя, это нестерпимо. Вот это – трагедия. Единственное, что в этой пьесе трагично. 30.09.2010 В этот раз Раневская всё-таки вызвала небольшое сочувствие. Подлец Яша ржал постоянно и заразительно, а в решающий момент пожалел Раневскую без слов, но от души. Пошёл для этого в угол, как сам себя наказавший ребёнок. Лопахин получился по-прежнему amandus; последняя беседа с Варей навевала большую печаль. Он вдруг, от непостижимого внутреннего испуга, забормотал, заторопился, ненужные слова о поездке в Харьков на всю зиму были откровенно идиотичны. Лопахин был как потерянный, городил незнамо что. «Кто высказать много желает, теряет и разум, и речь, себя, одинокий, теряет.» В пикировке с Варей Редько так слепил Епиходова, что смотреть на это, по сути, безобразие было, как слушать мой любимый квартет соч. 59 №2. – Иметь гармоничный плечевой пояс и быть ловким от рождения – ещё не всё, что нужно, чтобы нарисовать эту чётко направленную горизонталь, потом верчение вокруг стола, замедляющееся, готовое застыть – и вдруг вылет за ворота: только, что крыльями не хлопнул и не каркнул. И возвращения, столь же стремительные, как бегство, и повторное улепётывание, когда разъярённая Варя сперва взором, а потом и руками ощупывала пространство в поисках оружия. Когда, найдя трость Фирса, она звезданула жениха в лоб, Епиходов на миг высунулся из-за него, как злорадный чёртик, и скрылся. Пока он двигался вдоль первого ряда, приближаясь к Варе, произнося свою невнятицу так, словно это вполне законные и осмысленные речи, правая рука, вытягиваясь вперёд, дорисовывала смысл, который трудно было бы выудить из косноязычия, и смысл был жутковатый. При первом появлении он не споткнулся и не упал, а как-то незаметным образом уронил ветки; со стулом тоже обошёлся умеренней, чем делал раньше: не опрокинул его, пятясь, а закрутил в горизонтальной плоскости и сам вокруг него закрутился, и поймал вовремя за спинку, остановил; застыл на пару секунд, всматриваясь, чтобы потом заключить: ну вот, видите… что и требовалось доказать! Необычайно, исключительно, странно, как внезапное прозрение, прозвучали слова Пети в последней беседе с Лопахиным. И стало понятно, почему тот говорит ему: спасибо за всё. Когда Варя выдернула зонтик из-под чемоданов, Епиходов кувырнулся и остался лежать в позе опрокинутого жука; Лопахин протянул ему руку и легко его поднял. Из-за странного впечатления от этой выходки я впервые обратила внимание на смысл того, что Лопахин нанял Епиходова. Ладно, обещал пристроить Шарлотту: пристроить (а не взять к себе на работу), причём вменяемого, доказавшего свою трудоспособность человека. Но зачем ему этот убогий, чокнутый тип? Вот ещё одно подтверждение петиной характеристики. ...Всё-таки из текста пьесы прямо следует, что Лопахин благороден донельзя. И было так или не было в предыдущих двух версиях, но в этой бросилось в глаза, что Епиходов просто принёс Лопахину пальто по его требованию, но не помог надеть; получается, Лопахин жалеет этого придурка. Щадит. Уже не гонит прочь, как в начале, не напоминает: ты лакей; видно, что-то понял. 24.11.2010 Впервые видела Искандер в роли Дуняши. Когда Лопахин никак не может попасть в левый рукав пальто, потому что у Дуняши руки дрожат, и когда она при первом поцелуе с Яшей подчёркнуто кидает блюдце, ощущалось неудобство. Матюхова представляется отчётливо лучше благодаря эманации особой, с каким-то странным резоном придурошности. Рукав не поддаётся ей как-то между делом, без акцента, неудача движения кажется естественной. Епиходов получился спокойней и веселей обычного; пел с настоящим удовольствием (у Редько красивый голос: насыщенного тембра, с низкими обертонами – чего бы ему не петь); в сцене пикировки с Варей вошёл в азарт и перескочил через бутафорское деревце, а при повторных изгнаниях совсем расхулиганился; но в прошлый раз эта коронная сцена получилась лучше. Яша, выдув предназначенное отъезжающим шампанское, принялся икать и явно испытывал большие внутренние проблемы – так Морозов, очевидно, учёл свою же реплику, что шампанское ненастоящее («правда? Я за 8 рублей купил»). Опять почти ноль сочувствия к Раневской, несмотря на её полную убедительность – только уважение к актрисе за детскую лёгкость движений, за умение выйти с лицом от силы сорокалетней, а уйти с лицом шестидесятилетней женщины и технично плакать: сколько надо, когда надо и как надо. Но вот субъективная заморочка: даже, когда она плачет, вспомнив о гибели сына, при первой встрече с его бывшим учителем и потом, сидя на телеге, когда зашла речь о грехах (да какие ваши грехи! – не постигая, возражает Лопахин), эти слёзы вызывают у меня сначала раздражение и лишь потом некоторую жалость. – Муха бьётся мордой в стекло рядом с раскрытой форточкой. Олигофрен жрёт в энный раз сапожный крем, в результате в энный раз попадает в реанимацию. Это трагедия?... Вряд ли. Вот когда кто-то сделал всё, что было в его силах, чтобы выжить и остаться верным своему Творцу, но погибает в столкновении с форс-мажором, тогда позволительно употребить это слово. А Раневская всласть самодурствует и ловит от этого кайф: оплаченный множеством бед, в т.ч. жизнями других людей. Как сидит на ней платье! Как красиво она общается с окружающими – походка, жесты, улыбка, постоянное веселье без наигранности, солнце на лице! Это же идеал, в определённом смысле. Глядя на неё, понимаешь, что Аня сияет не в силу молодости, а потому, что пошла в мать, как заметил Гаев. Эта Раневская несёт радость повсюду... Но от неё хочется уйти подальше. Опять восхищение Петей, актёром и персонажем, с его субтильностью и нервом, с его умением любить Аню, которое без слов опровергает нападки измученной и потому несправедливой Раневской (не надо Пете ни бороды, ни любовницы, потому что борода ему не идёт, а жена, в силу режиссёрской трактовки, обеспечена); и восхищение вещами, которые он и Лопахин говорят друг другу на прощанье. В этой постановке они звучат полновесно. Когда Лопахин хочет рассказать, как заработал 40 тыс., а рассказывает про красоту цветущих маков, понимаешь, почему Петя ценит его вопреки своим убеждениям. Когда Петя говорит, что дойдёт до счастья, а если даже нет, укажет путь другим, Лопахин смотрит на него не только с исаевской солидной насмешкой, но и с нежным сожалением, которое своей огромностью придавливает, придушивает слова – молчанье уместней. «Уж лучше жёлтого в середину!!» – самая эффектная реплика Пети в этой постановке. Молчал, молчал, и вдруг обнаружилось, что болтун дядя достал его конкретно, до нестерпимости: что эта болтовня не простое сотрясение воздуха, что она почти преступна. Когда Петя рассказывал Ане, что народ пьёт, он сделал соответствующий жест (щёлкнул себя вскользь по шее) – это вышло неожиданно хорошо: пессимизм (такова жизнь), изящество, грусть; и он на миг погрузился в созерцание своего прошлого, туда, откуда взят этот опыт. Вообще, вблизи Красилов неотразим: вблизи видна его порода. (То, что остаётся за вычетом мастерства.) В «Приглашении на казнь» и «Фандорине» он делает плакат с крупными, знаковыми позами и жестами, составляющими набор обозримый и неизменный, а в этом камерном спектакле пускает в ход, условно говоря, мелкую орнаментику, штрихи и динамические оттенки. Когда он в ударе, видишь умного, достойного артиста, который показывает тебе в персонаже то, до чего вряд ли сама додумаешься; и забываешь на время спектакля, чем этот человек зарабатывает на жизнь… Не то что язык не повернётся и т. д., а самая мысль замирает в шаге от осуждения, занятая дивно сработанным «облезлым барином». Хорош дуэт Вари с Аней, в прямом и переносном смысле. Два брильянта – Низина и Семёнова. При их первой встрече любуешься в чистом виде взаимодействием, темпоритмом реплик и движений, словно играют скрипка и виолончель, словно свет (Аня) и тень (Варя) заигрались под ветром. В этот раз, взяв леденец, предложенный дядей, Аня сунула его в рот и почти тут же, распробовав, выложила языком в левую ладонь, пока дядя смотрел в другую сторону; зажала в кулаке и уж не выпускала до конца разговора. Её невысказанное, украдкой показавшееся в гримаске «бэ» было великолепно. (Кстати: Семёнова стабильна, как автомат. Вот у кого не бывает ни лучших, ни худших дней, при том, что она может изменить или добавить какую-нибудь подробность. Полинять может кто угодно, даже Матюхова, даже Редько; только не Семёнова.) Как всегда, реалистичные старые актёры: Лученко и Балмусов – Фирс и Гаев. Естественность и душевное здоровье этих людей зовут в прошлое; они, собственно, питают и коллег, и зрителей своей подлинностью. Балмусов не играет Гаева, он и есть Гаев на время спектакля: слегка поистаскавшийся, элегантный господин, единственное занятие которого – безделье, возведённое в ранг профессии; кряхтящий под грузом лет Лученко ничего не делает, чтобы выцыганить сочувствие, но его сидение на стуле в заколоченном доме образует высшую точку печали. (Те, прежние люди (были) органичны, в них нет ни грамма т. наз. пластики, которая меня восхищает в людях моего поколения и моложе; они живут на сцене просто и сердечно, пока живут. Каждая поза у них глубоко продумана, и всё-таки это совершенно бытовая, в повседневности укоренённая поза. Гришечкин вот тоже приближается к этому типу. Редько – противоположный полюс. Он либо холоден и создаёт ясную, причудливую, интересную форму без намёка на содержание, либо проваливается в последнюю основу всего, прямо в смысл, так, что избавляешься, наконец, от мешающего «я», вливаясь туда восприятием через проделанную им дырку.)

Мася: продолжение.... 06.02.2011 Матюхова уронила блюдечко, оно не разбилось, так Морозов, уходя, его раздавил. Как жаль: в этот раз Яша не икал от шампанского. Но контраст слов с делом в диалоге с Фирсом («какой же ты старый, дед, хоть бы ты сдох поскорей» – бережно поднимает со стула, поддерживает) и взаимодействие с Матюховой по-прежнему прекрасны. Как же к месту в этой роли особая морозовская манера ржать! «Ты что смеёшься?» – «Епиходов бильярдный кий сломал!» – и ржёт так, что у меня рот растягивается до ушей, сам собою. Обожаемая Санькова снова выдала свою «лунность»: Шарлотта – почти потустороннее существо. В самом деле, при всей заурядности гувернантской своей жизни она не знает даже, сколько ей лет! Отсюда эта крайняя простота и просто, без затей явленная загадочность. Всё в Шарлотте неизъяснимо, она сама для себя – запертая дверь без ключа и ручки. Красилов полинял. Жалко. Редько отработал качественно, в сцене пикника показал, что может петь и верхний, и нижний голос; в сцене с блюдечками («вы меня приводите в состояние») Матюхова энергично обмахивалась веером, а Редько, пытаясь заглянуть за него, уворачивался от этих движений – плавно, безостановочно, покорно принимая это неудобство и всё-таки пытаясь обойти препятствие. Внушалось движение мотылька, напрасно ищущего путь к огню за стеклом фонаря. Епиходов опять сиганул через стул впереди, когда улепётывал от Вари. Сколько в ней горечи! При последней беседе Вари с Лопахиным яд разочарования весь влился в меня, хотелось поплестись ей вслед, чтобы долгими тихими уговорами вернуть в доброе расположение духа. И откровенно жутко получилось «мамочка, я уйду». Тут Варя была как раз в кондиции, про которую Лопахин только что сказал: я сейчас или закричу, или заплачу, или сойду с ума. Вспомнился эпизод в «Доказательстве», когда терпение старшей сестры лопнуло, и она ушла со словами: «Ну, если ты меня так ненавидишь...» Сердце оборвалось: это была настоящая, смертельная обида. С моего места можно было разглядеть даже миг, когда у её нижних век выступили блестящие ободки. Когда Варя в конце выдернула свои два зонта из груды чемоданов, сбросив жениха и Епиходова, почему-то акцент оказался на её изумлённом и беспомощном: «я даже не думала… я не хотела». Она в этой точке истории вдруг начала понимать, что кое-какие неприятности происходят с ней всё же по собственной вине, конкретней: что её предвзятость, ожидание от окружающих только худшего заставляют её делать лишнее, вплоть до такого, что уже прямо вредит всем. 19.04.2011 Искандер отчётливо лучше: пристроила к делу свою минорность, и получилось гораздо подробней и верней. Больше не старалась воспроизвести матюховскую Дуню, а сделала свою. Яша был в сцене пикника почти активной стороной – пока не начал задыхаться от поцелуя, покраснев и отползая на спине к заднику. Варя менее пламенная. Очень сдержанная при первой встрече с Аней, она едва отвечала на её объятия, внимательно в неё вглядывалась, и повторы «душечка моя приехала» звучали, как старание приспособиться к положению, от которого успела отвыкнуть. Дуэт «Прожил я свой век» вышел великолепно: такой чистый интервал, что в пищеводе наступила полная гармония :-). Новый вариант обращения с дядиными леденцами: в этот раз Аня украдкой вернула уже обсосанный леденец в бонбоньерку и переключилась на недоеденное варенье; так Варя пододвинула ей ещё одну вазочку, когда она очистила первую! Петя с Аней на телеге – аккуратно, проникновенно, как никогда раньше. Слушая Петю, Аня любовалась им безмолвно от сильного внутреннего движения: молчала с комком в горле; у неё слёзы выступили. Красилов выдал изрядную порцию своего расово чистого обаяния, которому, действительно, невозможно противостоять – – о если бы все русские были такими!... Никто бы отсюда не эмигрировал. В уродских очках, с зализанными волосами, плюс объективно давно не тот смазливый парень, которому некогда улыбнулась фортуна, Красилов был настолько убедителен и мил, что оторвать взгляд от него не представлялось возможным. Запомнилось, как легко и ловко, мягко – без подчёркнутой элегантности –, он сменил позу в решающем месте разговора. – В конце концов Аня притянула его лицо к себе и поцеловала; раздался варин голос, Петя вскочил, яростно крикнул в ту сторону, что никакого покоя, мол, нет от этой Вари – и молодые люди побежали к реке. В этот раз был жирный акцент на жалости к Пете: едва Раневская его обругала в отместку за неумение утешать, как тут же пожалела. Вот Петю, расстроенного и расшибленного от падения с лесенки, изловили, с уговорами ведут обратно – Раневская ведёт, Аня поспешает сзади и делает умиротворяющие жесты, когда он оборачивается; в последний раз перед уходом в бальную залу по ту сторону занавесок Аня слегка подталкивает Петю, и тот слегка отмахивается, с остатками досады; сегодня Варя тут же повторила этот жест по отношению к обернувшейся Ане, а та повторила петину «отмашку»! В сцене Епиходова с Дуняшей во время бала Редько схватил блюдечко с изюмом как раз на словах о своих вечных злоключениях, с блюдечка слетело несколько изюмин, и он продолжил, явно ссылаясь на них, иллюстрируя ими рассказ о своей ужасной планиде (причём подобрал их и сунул в рот). Искандер была тут в расстроенных чувствах из-за яшиной реплики «невежество!», что очень естественно и очень ей идёт; отсюда мораль: хорошо у человека получается, если он делает своё – то, что знает изнутри. Скучная сцена объяснения Лопахина с Варей: и у неё надрыв стих, было мягкое ожидание и усталое разочарование в конце, и он терял не голову, а надежду (окончательно). Много пауз, от которых смысла больше не сделалось. Зато лопахинское сияние достигло вершины. Даже на первом виденном спектакле Исаев не был столь… бальзамичен. Иначе не скажешь. Им лечиться можно, как сибирским котом. Фраза о красоте маков мелькнула коротко, между делом, и всё-таки в ней заметен был намёк автора: Петя прав, у Лопахина душа художника. Как здорово хмельной купец присел у ног плачущей Раневской! И не менее здорово получилось у Гришечкина увести его. (Каждый раз при этом Исаев налетает в сенях на стол, как велено в ремарке: напоминание, что Лопахин всё-таки нетрезв, оттого и восклицает, что может заплатить за всё.) Отношения Лопахина с Епиходовым продолжают развиваться, посмотрим, куда они зайдут. Нашла раннюю рецензию, где упоминается, что в конце Епиходов чистил Лопахину сапоги своей шляпой; какой контраст с нынешним положением дел! Сегодня, когда Лопахин потребовал пальто, Епиходов с готовностью, всей фигурой потянувшись, подал ему пальто и шляпу – но одной рукой, не выпуская из другой чемодана. Когда честнàя компания уже сидела на чемоданах, я с изумлением обнаружила, отвлекшись от Раневской на первом плане, что Лопахин положил руку на плечо Епиходову и что-то ему шёпотом втолковывает, а тот, маленький, посеревший, с готовностью кивает; когда на первом плане закончили, Лопахин вслух произнёс своё «смотри, чтобы всё было в порядке». Епиходов выглядел при этом ребёнком – потерявшим семью и намыкавшимся; думал, что пропал – тут явился совершеннолетний старший брат. Епиходов будет смотреть за хозяйством, а не праздно шататься, как до сих пор, потому что, пока Лопахин в Харькове, оно будет единственным залогом возвращения волшебника. Ермолай Алексеич – центр координатной системы, стержень мирозданья; когда он стал здесь хозяином, мир перестал кружиться вокруг Епиходова. В первой сцене Лопахин отослал его прочь, как придурошного лакея; в последней вовлёк в свою орбиту – даёт ему поручения и заботится о нём. В этом варианте после обрушения чемоданов Исаев поднимал Редько с комичной обстоятельностью: тот сперва неладно установился и качнулся, так Исаев подправил его позу и чуть подержал, проверяя, надёжно ли стоит пациент. Епиходов был в смятении, кажется, именно из-за того, что недавно обретённый эрзац родителей так надолго уезжает. Что за взгляд! Конечно, смешной, и всё-таки солнечное сплетение на него отзывалось. (Мол, даже не беспокойся, всё будет в лучшем порядке, только ты сам будь в порядке, пожалуйста, береги себя и не пропадай.) Вывод: «хищник» развивается в сторону идеального человека. Гаев стопроцентно достоверен, как всегда. В его пренебрежении к Лопахину даже нет раздражения, до того он вещь в себе, и так же, как сестра, привык считать себя всегда правым, всегда уместным, свой образ жизни – единственно возможным; они оба никогда не чувствуют ни вины, ни сомнений. Оттого ощущаются как лёгкие предметы в пространстве – легко усваиваются восприятием, без тяжести, без запинки. Странности Гаева не странны, мне даже трудно бывает понять, что люди на него опять взъелись, зачем ему рот затыкают: глядя на него, глядишь изнутри него, поэтому ощутить ненормальность оды шкафу или рассуждений про развратность сестры невозможно. Раневскую было жаль и не жаль сразу; впервые осознались её театральный тон и сила воли, которая, собственно, его и порождает: у Гребенщиковой выходит сильный, жизнестойкий человек, вся сила которого в собственном «я», в твёрдой и незыблемой преданности ему, в осознании собственной судьбы и собственных переживаний как сверхценности. Вот, глядите, я здороваюсь и прощаюсь с моим садом; вот я сорю деньгами, потому что я такой человек (и плевать мне, что домашним есть нечего); вот я рассказываю Лопахину, как убого они тут живут, как много лишнего говорят (плевать, что Лопахин только что говорил важные и полезные вещи: как избежать разорения гнезда). Раневская любит и жалеет Фирса, она даже Лопахина, только что купившего её сад, любит и жалеет; а вот её трудно пожалеть. Чтобы ей не мешали предаваться привычному сантименту, она разрушила Семью. Разбив имение на участки, она могла сохранить по дереву-другому на каждом, могла сохранить родной дом и потом отремонтировать его на арендную плату; тогда все эти милые люди, которых даже чужой человек – зритель – за два часа успел полюбить, остались бы вместе. Раневская предпочла топнуть ножкой и потребовать у судьбы чуда: чтоб ничего не делать и всё получить! Не вышло, разумеется. Зато она себе не изменила: пусть сад вырубят, но не её руками. Она умеет держать удар. Уезжая, Раневская так кричит «мы идём», что ясно – даже потеряв самое дорогое, она не сломалась. Перенесла большое страдание, верно; и осталась цела, потому что ценой страдания осталась верна себе. Фирс Николаевич умирает в полутьме на стуле. («Дедушка, пойдёмте, я знаю, где тут выход» – – дура, терпи, ты в театре. Нельзя. Терпи.) Она осталась верна себе, это должно вызывать сочувствие и уважение; не вызывает. Не могу.

Фрося: взято отсюда В общем и целом неплохо, впрочем, РАМТ плохого не делает, хотя самой лучшей постановкой я эту пьесу не назову, что-то мне в ней не хватило. Но сама идея камерной пьесы со зрительным залом на сцене была для меня в новинку. Первый раз присутствую на таком и сначала было немного неуютно. Я всегда беру первый ряд и актеры близко, но тут они не просто близко, а как будто сидят на соседнем кресле. В общем в первые минуты чувствовала себя как верно Света сказала подглядывающей в замочную скважину, но потом привыкла. Могу сказать, что эта постановка - бенефис Ильи Исаева (Лопахин). Я все больше и больше проникаюсь уважением к этому актеру и с каждой новым спектаклем, он меня удивляет и показывает неожиданные новые роли. Я запомнила его еще добряком-увальнем Ипполитом из Фандорина, потом был очень трогательный интеллигент Макс, потом фарсовый Родион из "Приглашения на казнь", а теперь еще одно новое перевоплощение. Пожалуй, впервые Лопахин вызвал у меня сочувствие, особенно в финале, когда он кричит "я за все плачу" мне стало его очень жалко, Исаев сделал его таким одиноким и в глубине души очень неуверенным в себе человеком. Я об этом раньше не думала, в пьесе-первоистичнике он мне казался плосковатым. Мне очень нравится, что Илья постоянно над собой работает, это видно, как он до мельчайших подробностей продумывает каждую роль, как принимает ее, пропускает через себя. Вообще мне кажется он в жизни очень ответственный и серьезный молодой человек. Теперь Редько (Епиходов). Ну я не устаю восхищаться талантом этого человека и рассыпать ему комплименты, потому что смотреть на него это одно удовольствие. Я видела его только в драматических или инфернальных ролях, а вчера он показал себя великолепным комедийным актером. Я не зря называла его рыцарь от театра, действительно, он настолько благороден, что у него даже комедийная манера как хрустальная. Так тонко, изящно, необычно, на него надо смотреть не отрываясь, в его игре есть смыл даже в изгибе брови. Сцена пикника - маленький шедевр. Каждую фразу можно брать в цитатник, каждое движение снимать на пленку. И, конечно, Петя. Я за что его еще люблю - он всегда гармоничен с партнерами, не тянет одеяло на себя, играет в нужной тональности. Его Петр Трофимов был на месте. Вообще энергии и таланта Пети хватит, что бы сцену взорвать, это без шуток, но я вчера смотрела на его прилизанного скучного вечного студента, весь спектакль несущего редкую чушь и думала, да неужели же это тот самый сумасшедший Маэстро сжигающей своей мощью, которого я видела месяц назад? Он конечно удивительно умеет перевоплощаться, я видя его во многих спектаклях продолжаю удивляться тому, как он меняется и как он попадает в любую роль.

Lyra: Вишневый сад. 11 декабря 2013 Чехова можно назвать лицом русской драмы на западе. Многие иностранные драматурги мечтают написать именно чеховскую пьесу, а режиссеры поставить такую на сцене. Да, чужая душа потемки, а русская - тем более! Вот и пытаются в этих потемках разобраться: сотни вишневых садов продаются за долги и вырубаются, сотни юных Заречных играют в своей первой пьесе в домашнем театре на берегу озера. Школьную обязаловку многие воспринимали как изощренную пытку, но уроки Чехова я любила и помню особенно четко, вплоть до того, какой вид был тогда за окном и за какой партой сидела. “Вишневый сад” тогда не вызвал во мне особых восторгов, в отличие от “Чайки”, которая не входила в программу (но класс у нас был с углубленным изучением всего). Тем интереснее было перечитать пьесу, сравнить свои мысли по тому или иному поводу. Вот уже долгое время я мечтала посмотреть эту пьесу на сцене, и я очень рада, что сделать это удалось именно в любимом РАМТе. РАМТ всегда был гостеприимным театром, именно в его зале я чувствую себя особенно комфортно. Тут тебе даже дают возможность оказаться почти “дома” у актеров - на сцене. Всего шесть рядов там, где находится левая кулиса, темный зал-сцена, очень уютно отгороженный от основного зала. На полу мягкий ковер-луг с дорожками и миниатюрными вишневыми деревцами и самый настоящий дом. Благодаря этой камерности и реалистичности, начисто забываешь, что смотришь спектакль. Все очень правдиво и по-житейски просто: и то, как ждал-ждал барыню да проспал, и сумятица по приезде, и поздние чаепития, воспоминания о прежней жизни, радость встречи и призраки былого. И как это может быть не правдиво, когда спектакль создан такими мастерами как Алексей Бородин, Станислав Бенедиктов и самые сливки рамтовской труппы. Илья Исаев настолько прекрасно сыграл Лопахина, что я даже представить никого другого в этой роли не могу. Немного по-мужицки неотесанный, но очень умный человек, человек с добрейшим сердцем. Пока все горюют над возможной потерей поместья, он придумал до гениальности простое решение, которое отлетело от хозяев, как от стенки горох. И опьяняющая радость от внезапной покупки сада и поместья перемешалась с досадой и упреком «Я же говорил. Надо было меня слушать». Как мальчишка, которого пришиб отец, он снова стоит на коленях перед Раневской, будто виноват, что она не смогла спасти поместье. Но с другими он не так кроток, даже наоборот – шпыняет Епиходова, стреляет остротами в Петю (и как шикарно у него получается иронизировать!). Вообще, Лопахин вызывает большую симпатию, очень многогранный персонаж вышел у Исаева. Петя Петра Красилова, при всей блеклости его персонажа, получился достаточно ярким. Особенно когда он переставал тушеваться и распалялся в своих пассажах о деньгах, которые не должны так много значить, о труде, который непременно должен присутствовать, о любви, которой он выше. Но тут он мне очень напомнил тургеневского Рудина, который тоже был прекрасным оратором, но нищим и неприкаянным, приживалом. Но концовка пьесы дает надежду на то, что судьба Пети сложится гораздо лучше. Хочется верить, что он найдет свой путь к счастью или, в крайнем случае, укажет его другим. А вот Раневская не вызвала у меня никаких эмоций, только скуку. Я ей даже посочувствовать не смогла, ее слезы меня не трогали, и я ловила себя на том, что мне интереснее смотреть на встревоженную Варю или Петю, не ожидавшего такой реакции на свое появление. Может быть, именно в Раневской и приоткрывается тайна русской души - это умение пережить не одну даже трагедию, но суметь найти в себе силы жить дальше, снова получить жизненный урок и ничему не научиться, жить по велению сердца, любить безрассудно, отдавать последнее.. Но самым ярким персонажем для меня стал Епиходов. Евгений Редько за свои короткие появления на сцене отжигал так, что зал заряжался позитивом на следующие полчаса. Двадцать два несчастья, шут гороховый, но складывается впечатление, что это шутовство - его осознанный выбор, ему так легче. Что с него, дурака, возьмешь? Но он действительно очень умный человек. Умный и живой. Только мысль свою выразить не может, зачем-то приплетает Бокля (и это в разговоре с горничной и лакеем), ежечасно рассказывает о своих злоключениях. Вот и гонят его как пса, а Дуняша перед ним нос воротит, хотя еще недавно всем хвасталась, что ей Епиходов предложение сделал. Один только раз он становится серьезным, что все пугаются - не дай бог, застрелится. Редько играл на таком высоком уровне - он явно отрывался и получал кайф. Его гримасы непередаваемы, а “неловкость” по-кошачьи пластична, что смотрится как танец. А в перепалке с Варей он практически перемахнул через двухметровый забор (паркур да и только!), возвращался, падал, опять убегал - тут я смеялась до слез. Я могу писать бесконечно о том, каким прекрасным баритоном о начал петь романс, но тут же стал дурачиться на припеве, и как он таскал поклажу, при этом гневно стреляя глазами в сторону Дуняши, и как опять что-то проглотил, когда воду пил - потрясающе! Ох уж эти чеховские “комедии”, которые заканчиваются всегда печально. Это так и не произошедшее объяснение между Варей и Лопахиным, вырубка сада, прощание и тихая одинокая смерть забытого Фирса. Но еще остается надежда, что будут разбиты новые вишневые сады, пока герои (и мы вместе с ними) могут мечтать и верят, что впереди их ждет высшее счастье.

Милли: Lyra, спасибо за замечательный отзыв!

Ten': Ароматный весенний отзыв на "В.С". http://riflessa.livejournal.com/6438.html "Не так давно я писала про «Вишневый сад» в версии Николая Коляды, там и говорила о проблеме пропадающей России вместе с телегой и ее четырьмя колесами, с господами её вовремя оседлавшими и другими – оставшимися на пыльной обочине без гроша в кармане и со слезами на глазах. Благодаря другим режиссерам я знаю, как можно вывернуть Чехова, подчеркнуть красными линиями и отметить восклицательными знаками то, что проскакивает в оригинале лишь между строк. А в этом спектакле, да еще и в совокупности с солнечными днями ранней весны, ощущение, что ты внутри этого «Чехова» и есть: прислонилась к вязу, где-нибудь на полянке, открыла томик с любимыми пьесами и рисуешь себе в воображении «дом и сад», «домашний театр», «колдовское озеро» и т.д. Некоторые театры грешат тем, что постановки с долгой жизнью играются на автомате, а этот рамтовский «сад» цвел и пах, как будто переживал свое золотое время, плодоносил, так сказать. А ему ведь 11 лет! Отсюда и потрясающие (как мне рассказали) импровизации, абсолютно живые – а не по-книжному плоские персонажи. На сцене настоящая золотая обойма, я бы даже сказала, сливки РАМТа. Имена, с которыми у меня и начал когда-то ассоциироваться этот театр: Редько, Исаев, Красилов, Искандер, Семенова, Гребенщикова. Удивительным сюрпризом оказался Вячеслав Гришечкин – хорошо знакомый в лицо, но никак – по фамилии. И хорошо ведь играл! Располагающе вальяжно, легко и с юмором. Костюмы, сценография и реквизит – под стать актерским работам – как в первоисточнике. Все очень и технически хорошо (блюдца звонко бьются!) и эстетически красиво. Но, конечно, форменное издевательство над зрителем –устраивать такое натуральное чаепитие с вишневым вареньем, пирогами, нарезками. Но, после спектакля можно пойти в кондитерскую неподалеку, там и оторваться) Приятен глазу и цветовой оттенок спектакля: пастельный. Только благородное платье Раневской и жилетка Лопахина как будто выделены ярко вишневым – более остальных заинтересованы они в «вишневом деле». Лопахин Ильи Исаева очень напомнил его же Будденброка: Интеллигент я? … или я делец? На фоне типично чеховских персонажей особняком держится и играется Евгением Редько эксцентричный конторщик Епиходов. Его образ - немного с перебором, но к месту, ведь влюбленные люди всегда немножко дураки. Именно с такими дураками и случаются несчастья и недоразумения, это как моральная компенсация эмоциональных встрясок, которые могли бы иметь место в любовно-обоюдном союзе. Очень нежные в спектакле женские взаимоотношения дочки-матери, сёстры. Все душеньки и душечки - тюфельки, юбочки, шляпки, пояски. Не могу удержаться от повторного убеждения в простой красоте этого спектакля. Он соткан из одних только достоинств, которые я уже перечислила. Недостатком являлась лишь моя личная грусть после его завершения. Боишься, что только закружишься-забудешься в легкомысленном вальсе, в приобретенном наконец веселье и праздности – а кто-то – ррраз, да и уведет то, что тебе так любо-дорого… И не вернуть уже и не выкупить самое, родное… Так что, нужно быть на чеку и не выпускать буквально из рук все то и всех тех, кто тебе дорог и любим. В общем, кто хочет увидеть классику как она есть – классикой, да еще на расстоянии вытянутой руки, и не восклицать потом «о, боже, что сделали с Чеховым? Он вырабатывает электричество, которого хватает для освещения всей Москвы, крутясь в гробу» - вам в РАМТ."

Ten': РАМТ (Российский академический Молодежный театр) 18 ноября Андрей Сорокин впервые сыграл Фирса в спектакле "Вишневый сад". Поздравляем с дебютом! Следующий спектакль - 7 декабря. https://vk.com/club1500952

Ten': "И о юбилеях: "Вишневый сад" А.П. Чехова в постановке Алексея Бородина 25 мая мы сыграем в 100-й раз"

Ten': ФБ- Российский академический Молодежный театр - РАМТ добавил(-а) 33 новых фото в альбом «"Вишневый сад" - 100!» — с Ilya Isaev. 14 ч · 25 мая на Большой сцене мы в 100-й раз - и последний в сезоне - сыграли спектакль "Вишневый сад" по пьесе А.П. Чехова в постановке Алексея Бородина. Премьера состоялась 17 января 2004 года, за эти годы в Москве - а также в Пекине и Исландии, Санкт-Петербурге и Кирове - его посмотрели более 20 тысяч зрителей, и в каждом из 100 спектаклей на сцену выходили Лариса Гребенщикова, Илья Исаев, Юльен Балмусов, Дарья Семенова, Ирина Низина, Петр Красилов и Евгений Редько. Мы желаем спектаклю долгой жизни и зрительской любви, и до встречи в новом сезоне!



полная версия страницы