Форум » Евгений Редько на экране и на сцене » "Моя тень" театр Эрмитаж » Ответить
"Моя тень" театр Эрмитаж
Джули: На новой сцене театра, в «Школе клоунов театра „Эрмитаж“» прошла первая репетиция нового спектакля. Михаил Левитин начал работу над постановкой «Моя тень» по пьесе «Тень» знаменитого советского драматурга Евгения Шварца. В спектакле будут заняты ведущие артисты театра: народные артисты России Александр Пожаров и Борис Романов, заслуженные артисты России Ирина Богданова, Ольга Левитина, Геннадий Храпунков, Юрий Амиго и другие. Главную роль исполнит актер Российского академического Молодежного театра, народный артист России Евгений Редько.
Ответов - 93, стр:
1 2 3 4 All
Ten': Отличный отзыв! Знакомый автор! http://mimishka007.livejournal.com/233271.html "не прошло и двух недель с тех пор, как для меня завершился предыдущий театральный сезон, как вчера мы открыли новый, в котором меня безусловно ждет много интересного, да и начало случилось нетривиальным... пьесу Шварца, по которой и сделана постановка, я там помнила, тут не помнила, а прочитать до конца не успела, поэтому развязку толком предсказать не могла, но тут даже больше интереса все добавляло... Михаил Захарович Левитин перед началом спектакля в числе прочего сказал о том, что до сих пор не может ответить на вопрос - стоило ли делать эту постановку такой? но в момент создания ему показалось, что она должна стать актуальной и в наше время... общее впечатление от спектакля у меня получилось довольно смешанным, именно из-за актуализации, которая безусловно удалась... актеры играют на грани между драматическим искусством и клоунской буффонадой, порой сваливаясь то на ту, то на эту сторону... мне понятны такие ассоциации, Шварц "говорит" с нами таким образом на современном языке, но порой это мешало восприятию, видимо для меня не имеет смысла вот так делать "в лоб", то есть это не плохо в принципе, а не совсем моя история - как-то так но в то же время - было много прекрасного - решение декораций, занавес, приглушающий часть действия, или отражающий тени... люстра! песок... много действительно потрясающих актерских работ например, Ирина Богданова в роли певицы Юлии - первое появление ее вызвало некоторый шок, но потом - ох, как же она хороша, абсолютное попадание в образ, чудесное его проживание, абсолютное отсутствие каких-то комплексов и непревзойденная манера смеяться, в том числе, над собой:) прекрасный степенный Борис Романов роли Доктора, уморительные людоеды Александр Ливанов и Александр Пожаров (внезапно так Шура Каретный), чудесная яркая живая Алла Черных в роли Анунциаты и, конечно, Евгений Редько в двух ролях, в двух ипостасях - Ученого и его Тени для него этот спектакль практически бенефис, когда есть возможность показать во всем блеске все грани его таланта... шла с некой опаской, поскольку не каждый раз манера Евгения Николаевича играть мне по душе, но во всем происходящем вчера на сцене порой он казался единственным разумным существом! и это, конечно, невероятно, особенно "диалог" во втором действии, где через поворот головы происходит кардинальная смена образа... мне еще внезапно прилетело парой минут игры глаза-в-глаза в середине первого ряда партера и это не может оставлять равнодушной... и да, в очередной раз скажу: Евгений Редько - гениальный, по-настоящему гениальный актер и спектакль "Моя тень" раскрывает его гений в полной мере! и если вернуться к спектаклю, то мои чувства в положительную сторону сместил прекраснейший финал, ведь в жизни правда невероятно важно уметь смотреть сквозь пальцы, вовремя махнуть рукой и пожимать плечами:)"
Гостья: Моя тень. Театр Эрмитаж. 22.08.15. Спектакль этот играют очень редко, и в этом его основной недостаток… и одновременно главная беда. Мало того, что «Тень» пересматриваешь не тогда, когда просит душа, а когда он появляется в репертуаре театра… К тому же при чрезвычайно редком показе смешивается восторг актерской игры в постановке, о которой скучали и – увы, легкая «растренированность»… Да, это проблемы…. Впрочем, они могут быть запросто ликвидированы, если спектакль (декорации и ширина действия) влезет на ту сценическую площадку, где Эрмитажу предстоит работать до окончания ремонта в РОДНОМ ДОМЕ. Спектакль этот я очень люблю, видела его неоднократно, и – дай Бог постановке многих счастливых лет жизни! – буду смотреть еще и еще. Ну, а как же! Только представьте: любимый актер в спектакле любимого театра, поставленном любимым режиссером по пьесе одного из любимых авторов… Сочетание – просто фантастически прекрасное! Но и писала я о «Тени» уже много раз. И просто восторгалась, и пыталась что-то понять сама и разъяснить другим… Сегодня – просто о тех моментах, которые меня особенно восхищают. Самое начало – когда под «тяжелое» танго Ученый ведет рукой по «экрану», за которым мечется-изгибается Тень – то совпадая с его движениями, то уходя куда-то вбок… И потом – переход на нежный вальсок и тихое: «Когда теряешь очки»… Представление сказочных героев. И правда СКАЗОЧНО прекрасная Спящая Красавица (за ней позже, на минуту забыв о своих профессиональных обязанностях, рванется ошалевший от красоты Палач); рррромантичный Людоед, разминающий в песне свои челюсти; нагловатый Мальчик-с-Пальчик со своей любимой супругой – дамой по прозвищу Гренадер… Явление Цезаря Борджиа – журналиста, проникающего во все щели. «Кипящая» народом улица (собака! собака на поводке!). Яркая Сестра Развлечений с ее «Ликуйте!» - и появляющиеся один за другим гитаристы в белых шляпах (честное слово, этот момент меня просто в абсолютный восторг приводит!). Обучение тому, как надо правильно смотреть на жизнь сквозь пальцы (еще один момент восторга!). «Королевский заплыв», когда все персонажи «плывут» - кто кролем, кто брассом, кто «по собачьи», и лишь одна Тень идет по морю, аки посуху. То, как Тень рассказывает Принцессе ее сны, а та удивляется… возмущается… пугается… и в конце концов поддается… и даже буквально отдается рассказчику. Но самое главное, и то, что больше всего потрясает – это диалоги, когда на сцене присутствуют ДВА персонажа… и при этом – лишь ОДИН актер. Такое и так играется редко, а еще реже – полностью веришь в такую ситуацию. Это – Джекил и Хайд/Валерий Анохин в спектакле Театра Моссовета. Это – Штерн и Найман/Михаил Филиппов в «Меня убить хотели эти суки» Театра Эрмитаж. Это – то, что я видела вчера: Ученый и Тень/Евгений Редько. Высочайший класс актерских работ! При этом если в начале сцены еще нужно нечто внешнее, что дополнительно различает героев (очки, тюбетейка, прядь волос), то в ее конце происходит уникальное: личность актера раздваивается, разрывается… и он потрясающе, прямо на глазах зрителей, «перетекает» из одной ипостаси в другую… В общем, спектакль был только вчера, а уже очень хочется, чтобы поскорее случилась возможность его очередного пересмотра… Потому что – оч.хороший спектакль. Только играется, увы, редко… Фото: Дм.Хованский
Ten': "21 октября 1896 года родился Евгений Шварц. Сегодня «Книжный вор» перечитывает воспоминания о драматурге и сказочнике. Какие были времена, такие и сказки. Леонид Пантелеев: Имя Шварца я впервые услыхал от Златы Ионовны Лилиной, заведующей Ленинградским губернским отделом народного образования. — Вашу рукопись я уже передала в редакцию, — сказала она. — Идите в Дом книги, на Невский, поднимитесь на пятый этаж в отдел детской литературы и спросите там Маршака, Олейникова или Шварца. Должен признаться, что в то время ни одно из названных выше имен, даже имя Маршака, мне буквально ничего не говорило. И вот в назначенный день мы с Гришей Белых, молодые авторы только что законченной повести «Республика ШКИД», робко поднимаемся на пятый этаж бывшего дома Зингер, с трепетом ступаем на метлахские плитки длинного издательского коридора и вдруг видим — навстречу нам бодро топают на четвереньках два взрослых дяди — один пышноволосый, кучерявый, другой — тонколицый, красивый, с гладко причесанными на косой пробор волосами. Несколько ошарашенные, мы прижимаемся к стене, чтобы пропустить эту странную пару, но четвероногие тоже останавливаются. — Вам что угодно, юноши? — обращается к нам кучерявый. — Маршака… Олейникова… Шварца, — лепечем мы. — Очень приятно… Олейников! — рекомендуется пышноволосый, поднимая для рукопожатия правую переднюю лапу. — Шварц! — протягивает руку его товарищ. Боюсь, что современный молодой читатель усомнится в правдивости моего рассказа, не поверит, что таким странным образом могли передвигаться сотрудники советского государственного издательства. Но так было, из песни слова не выкинешь. Позже мы узнали, что, отдыхая от работы, редакторы разминались, «изображали верблюдов». Евгению Львовичу Шварцу было тогда двадцать девять лет, Николаю Макаровичу Олейникову, кажется, и того меньше. *** Святозар Шишман: Евгений Шварц безрезультатно ухаживал за Гаяне Халаджиевой, маленькой, стройной девушкой. Она долго противилась ухаживаниям Шварца, долго не соглашалась выйти за него. Однажды в конце ноября, поздно вечером шли они в Ростове по берегу Дона, и он уверял ее, что по первому слову выполнит ее любое желание. — А если я скажу: «Прыгни в Дон?» — спросила она. Он немедленно перескочил через парапет и прыгнул с набережной в Дон, как был — в пальто, в шапке, в калошах. Она подняла крик, и его вытащили. Она вышла за него замуж. *** Надежда Муравьёва: Позже этот странный юноша будет работать секретарем у Корнея Чуковского, станет литератором и драматургом, о чем мечтал с самого детства — исступленно, тайно и страстно. Секретарствуя у признанного критика и переводчика Чуковского, он все выпытывал у его сына Коли: выйдет ли из него, Жени, писатель. Жизнь Шварца не баловала, и Коля тоже не спешил порадовать приятеля: «Писателя все время тянет писать. Посмотри — отец все пишет, все записывает, а ты нет. Не знаю, выйдет ли из тебя писатель…» Шварцу хотелось писать, но не подстраиваться под общие правила. Он не хотел никого копировать, а своего пути еще не было. Ко всему прочему, ясно вырисовывалась у него в уме страстная тяга к сказкам, к мифотворчеству и чуду. И — непременно — чтобы добро побеждало зло. Эта страсть была у него с детства. «…В то же время обнаружился мой ужас перед историями с плохим концом. Помню, как я отказался решительно дослушать сказку о Дюймовочке… Пользуясь этой слабостью моей, мама стала из меня… веревки вить. Она терроризировала меня плохими концами. Если я, к примеру, отказывался есть котлету, мама начинала рассказывать сказку, все герои которой попадали в безвыходное положение. «Доедай, а то все утонут». И я доедал». Казалось бы — одна из самых мирных профессий: лист бумаги, пишущая машинка, папироса «Беломор». Да и характер у Шварца незлобивый, приятный: по определению Маршака, под началом которого довелось работать юному писателю в детской редакции Госиздата, Женя — веселый, легкий, «будто пена от шампанского». Сам он о себе писал в «Дневниках» так: «Не в литературном, а в настоящем смысле этого слова я был уверен, что вот-вот начнутся чудеса, великое счастье… Никого я тогда не осуждал… и всех любил от избытка счастья…» *** В современных статьях Шварц зачастую именуется «добрым сказочником», а его пьесы «Голый король», «Тень», «Золушка» и «Дракон» — «милыми и человечными». В нынешнее видение советской истории и литературы хотелось бы внести некоторую ясность. С больным сердцем, располневший, с трясущимися беспрестанно руками, Евгений Шварц никогда не был «добрым сказочником», и пьесы его вовсе не «милы». Писались они тогда, когда ни говорить, ни думать было уже невозможно. В воспоминаниях об этой эпохе (то есть практически обо всей своей жизни) Шварц скорбно пишет: «Начиная с весны 1937 года разразилась гроза и пошла все кругом крушить, и невозможно было понять, кого убьет следующий удар молнии. И никто не убегал и не прятался. Человек, знающий за собой вину, понимает, как вести себя: уголовник добывает подложный паспорт, бежит в другой город. А будущие враги народа, не двигаясь, ждали страшной антихристовой печати. Они чуяли кровь, как быки на бойне, чуяли, что печать «враг народа» пришибает без разбора, любого, — и стояли на месте, покорно, как быки, подставляя головы. Как бежать, не зная за собой вины? Как держаться на допросах? И люди гибли, как в бреду, признаваясь в неслыханных преступлениях: в шпионаже, в диверсиях, в терроре, во вредительстве. И исчезали без следа, а за ними высылали жен и детей, целые семьи…» Шварц уходит из «Ежа» в 1931 году. «Все яростно чистили друг друга, и вот постепенно «Еж» поплелся к своей гибели. Сохранять равновесие становилось все трудней, и я решил уходить…» «Сохранять равновесие» было и впрямь тяжело. В то время это означало не писать доносов, не втравливаться в склоки и выяснения литературных отношений, могущие закончиться арестом «виновника скандала». Поэтому Шварц, с обычным своим «деловитым мужеством», уходит. Про «деловитое мужество» драматурга сказал один из его многочисленных друзей. Это означало делать то, что можешь, — с шуткой, не жалуясь. И писать — вещи, за которые он мог дорого поплатиться. *** Все лучшие герои Шварца — самые обычные люди. И Ланцелот, вызвавший на бой Дракона, и Ученый, победивший Тень, и Генрих с Христианом, свергнувшие Голого короля, ни в малейшей степени не жалуют героический пафос. Они прямодушны и бесхитростны. Кроме того, они еще и наделены немалым чувством юмора. В пьесе «Тень» Аннунциата недаром говорит ученому: «Вы ведь все равно что маленький ребенок. Вы вот не любите супа, а без супа что за обед! Вы отдаете белье в стирку без записи. И с таким же добродушным, веселым лицом пойдете вы прямо на смерть…» А ткач Христиан и свинопас Генрих поют такую душераздирающую песенку: Если мы врага повалим, Мы себя потом похвалим. Если враг не по плечу — Попадем мы к палачу… Шварц творит собственный героический миф — без всякого героизма. Но и без фальшивого добродушия доброго сказочника. Для этого он слишком живой. Один из приятелей говорит о нем: «Если он сталкивается с подлостью, предвзятостью или злонамеренной глупостью, Шварц резко меняется. Он начинает говорить тихо, без интонаций, словно через силу. Он старается переменить тему… Помню только один случай, когда он просто растоптал своего оппонента за допущенную им недобросовестность. Присутствующие при этом сидели, втянув головы в плечи, до того Шварц был страшен в эту минуту. Через полчаса он приносит извинения «за непарламентский способ разговора». Не дай бог кому бы то ни было выслушать такое извинение». Ко времени его ухода из «Ежа» и возобновления работы с театром — на этот раз в качестве драматурга с именем — абсурд жизни все страшнее и очевиднее врывается в обыденность. В пьесе «Тень» из раскрытых окон доносятся «голоса с улицы», самые обычные голоса: — Арбузы, арбузы! Кусками! — Вода, вода, ледяная вода! — А вот — ножи для убийц! Кому ножи для убийц?! — Цветы, цветы! Розы! Лилии! Тюльпаны! — Дорогу ослу, дорогу ослу! Посторонитесь, люди: идет осел! — Подайте бедному немому! — Яды, яды, свежие яды! *** Спектакль <«Дракон»> сняли с репертуара сразу после премьеры. Пьеса оставалась под запретом до 1962 года (та же участь постигла и «Тень»). Давний приятель Шварца Николай Чуковский осторожно пишет о «Драконе»: «Пьесы Шварца написаны в 30-е и в 40-е годы XX века, в эти два страшных десятилетия, когда фашизм растаптывал достигнутое в предшествующую революционную эпоху. Сжигались книги, разрастались концентрационные лагеря, разбухали армии, полиция поглощала все остальные функции государства… Всему этому способствовало невежество и глупость. И трусость. И неверие в то, что доброта и правда могут когда-нибудь восторжествовать над жестокостью и неправдой. И Шварц каждой своей пьесой говорил всему этому: нет». Если убрать отсюда слово «фашизм», то получится подлинная картина жизни Шварца и его современников. Кстати, пьесы его при жизни Сталина были запрещены. Он не унывал, хотя болело сердце и все сильнее тряслись руки. Почерк превратился в каракули. Он писал буквально все, о чем его просили: и обозрения для Аркадия Райкина, и куплеты, и стихи, и статьи, и цирковые репризы… «Пишу все, кроме доносов», — частенько говаривал он. И это было правдой. Он не терял внутренней силы и мужества, а значит, и «детскости» — об этом вспоминают многие его друзья: «Считается, что великие люди сохраняют в себе на всю жизнь черты детской непосредственности, искренности и веры во «всамделишность» игры. Если так, Шварц велик… Из-за забора его дачи несется яростное рычание. Хозяин и его гость — драматург И., огромный, страшно близорукий человек в очках с толстенными стеклами — прыгают на одной ноге и с размаху сшибаются чугунными животами, стараясь опрокинуть противника (Шварцу под 60, и у него больное сердце). Гость конфузливо смеется, а Шварц яростно рычит, заложив по правилам игры руки за спину и подскакивая, словно мустанг. Он дерется, как Ланцелот, с полным самозабвением… Наконец гость теряет очки. Пока их извлекают из кустов черемухи, куда их заслал пушечный удар живота маститого драматурга, победитель, пыхтя и приговаривая: «Будешь?.. Будешь?..» — показывает побежденному язык. Сколько ему лет в этот момент?" https://www.facebook.com/knizhny.vor
полная версия страницы